|
Эарин Форменель Дисклаймер: Тол-ин-Гаурхот.
Айменель Их всех вывели, вернее, выволокли из камер и потащили по коридорам и галереям – вниз, вниз… длинные проходы и лестницы со сбитыми ступенями… Ниже, ниже… что там? Только подвалы… Айменель различал впереди других пленных: Эллуин, Вильварин… Он не сомневался, что и остальные тоже здесь. Куда их ведут? Слухи дошли и до эльфов – Берен сбежал из Каргонда, и Саурон, взбешенный этой дерзостью, велел пытать пленных, чтобы выяснить, что задумал дортонионский горец. Они, разумеется, молчали. Айменелю повезло лишь в том, что его сочли слишком молодым, ничтожным сопляком, от которого не будет много пользы. Тоже били, тоже подвешивали за руки на колесе, но достаточно быстро отпускали. Страшно было думать, каково приходится остальным – кто старше, кого могут не просто пытать но и… Нет! Не думать, не думать! Не смей! Это только подтачивает разум и волю. В один из вечеров, когда он обессиленный свернулся на куче гнилой соломы, служившей в камере и подстилкой и одеялом, он думал о Руско… Юный, даже по людским меркам еще парнишка – Гили всегда храбро шел за своим хозяином, за своим учителем и другом. Воистину - терпение и сила воли у адани во сто крат превышает эльфийские. Потому что их жизнь, подобная искре, заставляет биться, стремиться, лететь одним порывом - только бы успеть, пока она есть… Эльф вспомнил, как он учил Руско драться на мечах, как мальчик страдал, пыхтел, плакал украдкой от своего бессилия, но не оставлял упражнений, и Айменель искренне восхищался его упорством. Да, Гили говорил, что мечника из него не выйдет, говорил порой с отчаянием, ожидая, что ему скажут: да, конечно, не выйдет у тебя ничего, бросай все это, парень! Но тем яснее становилось, сколь сильно он хочет стать настоящим воином, чтобы быть достойным своего господина, которого он искренне уважал и любил… Вспомнил, как Гили упал тогда, теряя сознание, когда они спустились с гор, Айменель тогда очень испугался за мальчика, а Финрод сказал, что этот паренек все выдержит. Руско пришел в себя и сразу же спросил, может ли он остаться. Не словами, а мысленно, но все услышали. Он стеснялся своей слабости и противопоставлял ей такую волю и стремление, что эльфы могли лишь восхищаться, а Берен именно за это и ценил своего оруженосца. И вдруг непомерная тоска навалилась на сердце – что-то не так, что-то случилось… Эльф не мог позволить себе раскрыться, посмотреть, что же – замок был в чужой давящей темной власти, нельзя было даже просто потянуться мысленно к отцу… Но даже осанвэ не надо было сейчас, чтобы понять – произошло что-то плохое… Руско, mellon, брат, что с тобой? Сейчас, когда орки выкручивали руки и пинками подгоняли вперед и вниз по лестничным пролетам, эльда вспомнил о друге снова. Держаться, не показывать страха и отчаяния. Вниз, вниз… Вот их всех втолкали в неширокий коридор, где в стене было несколько дверей – кованых железных затворок от подвалов. Эти двери здесь ставили уже при Сауроне – орочья грубая работа – металл словно боялся их рук и, принимая часть искаверканной, испорченной души, выходил корявым и вздутым, как будто от каждого удара молотом он выгибался, стараясь избежать нового увечия. Айменель осторожно посмотрел по сторонам. Да, здесь были все, и король тоже. Остриженные, истерзанные… Лауральдо висел на плечах своих стражей и был без сознания. Интересно, это Гортхауэр распознал в нем феаноринга и потому издевался над ним более чем над остальными? В шаге от него стоял Вильварин, а чуть дальше… отец. Их всех привели сюда, но заталкивали в дверь подземелья по одному, видно боялись. Орки известны своей ленью – разумеется, они не хотели бегать вверх-вниз по лестницам, поэтому сейчас эльфы стояли вдоль каменной стены рядом друг с другом, но ни поговорить, ни обменяться взглядами они не могли. В подземелье потащили Менельдура. Неожиданно, эльда выкрутился, ударил одного стражника локтем в челюсть и развернулся уже к другому, но тут же восемь орков бросились на подмогу, повалили Менельдура на пол и принялись яростно пинать его ногами, пока он не перестал двигаться. Гордые и сильные эльфы третьего дома не сдавались врагу даже перед очевидной смертью. Менельдур был жив. Он тоже повис на руках стражи, когда его волокли вниз, в зловонную дыру по каменным ступеням, но головы он не склонил, а на губах застыла презрительная усмешка. Причиной ее были трое орков, корчившихся у входа с разбитыми носами и переломанными челюстями. Но кое-что еще стало результатом этого безумного, безнадежного, отчаянного сопротивления. Оставшись на миг без охраны, Вильварин одним неуловимым движением проскользнул мимо Айменеля и чуть подтолкнул его, так что молодой эльда оказался радом с отцом. Стража тотчас вернулась, но, похоже, перестановки пленных никто не заметил. Айменель украдкой посмотрел на Кальмегила. Тот стоял, выпрямившись, на сколько это было возможно и опустив глаза. К осанвэ прибегать было нельзя, но орки так орали и ругались, что смело можно было говорить в голос, и никто бы не расслышал – никто, но только не эльф. - Пап? Кальмегил, не поворачивая головы, посмотрел на сына. Глаза его, всегда теплые и спокойные были сейчас уставшими. - Будь храбрым, Тинвель. Помни все, чему я тебя учил. - Atarinya, sina mata tyelde? (Папа, это есть конец? Кв.) - Нет, пока нет, но, похоже, скоро. Не бойся, - в голосе отца было тепло и светлая грусть, - мы еще встретимся, там, на другом берегу, по ту сторону рассвета. И настанет ...Вечное настоящее, где могли бы жить эльдар, совершенные, но не завершенные, жить и бродить по земле, рука об руку с Детьми Людей, своими избавителями, и петь им такие песни, от которых звенели бы зеленые долы, и вечные горные вершины пели, словно струны арфы, даже в том Блаженстве, превысшем всех блаженств... Последнюю фразу отец все же передал осанвэ, видно ему было все равно, слышит Саурон или нет, а может, он и хотел, что бы тот услышал. Орки потащили вниз Вильварина. Следующим должен был быть Айменель. Юный эльда чуть подвинулся к отцу, повернулся к нему в пол оборота, лицом к подземелью, и отчаянным усилием протянул скованные кандалами руки назад, ощупью нашел руку отца и переплел с ним пальцы. - Будь сильным, сын. Пока ты держишься, пока твое сердце не поддалось козням врага, ты побеждаешь его. Мы должны победить, хотя бы и в сердцах своих, хотя бы и ценой жизни, но победить. Ради estel Незабвенной и Вознесенной, что превыше всего остального. Храни свою честь и не сдавайся до самого конца. Айменель вспомнил слова отца, которые тот однажды с тихой грустью говорил королю в галерее Нарготронда: «Я могу лишь открыть свое сердце для той estel, за которой иду. Когда мы все замерзали во Льдах - ты указал нам Свет, Инглор. И теперь я вижу в Смертных высшее предназначение - предназначение исправить Искажение Арды.. Я знаю, что не увижу этого - но я так же знаю, за что отдам свою жизнь, если придется.» Вот и приходится… - Melin tye, atar… - Я знаю, малыш, я тоже люблю тебя. Все будет хорошо, Тинвель. Хорошо не было. Было наоборот очень даже плохо, когда его втолкнули в эту яму, спустив кубарем со ступеней. Он вскочил на ноги, но стража тут же врезала ему под ребра и скрутила снова. Кандалы сняли. Вместо них руки заковали цепью, подвесив ее так, что невозможно было опуститься на пол или дотянуться одной рукой до другой. Пришлось сначала стоять, потом полувисеть на цепях. Надежды освободиться почти не было. А когда нет надежды, становится страшно. Но, как оказалось, самое страшное было впереди. Эльф не знал, сколько прошло времени с тех пор, как приковали последним Финрода, и захлопнули тяжелую дверь, отрезая их от света, воздуха, жизни. Это произошло неожиданно. Из пролома в стене выскочила разъяренная огромная волчица. Глаза горели желто-зеленым пламенем, с клыков капала слюна, черная шерсть на загривке топорщилась. Она не выбирала долго, не колебалась. С почти ощутимой радостью напополам со злобой она кинулась к Аэглосу. Осознание того, что случилось в следующие минуты доходило постепенно, поскольку ужас происходящего просто не укладывался в сознании. Тварь рвала плоть еще живого эльфа на части, заглатываю куски, хрустя костями. Это было до того отвратительно, что Айменель даже не сразу понял – что это значит. Синда умер через несколько мгновений, когда гаурица перекусила ему горло. Рыдания бились в груди, но Айменель не позволял себе плакать, чтобы не тешить слабостью врага. Тут он внезапно понял: ведь так будет с каждым… Кажется, он потерял сознание. Когда он вновь открыл глаза, волчицы уже не было. Напоминанием об ее приходе было только растерзанное тело Аэглоса и искаженные болью лица друзей. - Namarie, mail nildo… - тихо прошептал Лоссар. Шло время. Изредка тварь появлялась вновь. Тогда эльфы, повисшие на цепях в отрешенном молчании, поднимались на ноги, что бы гордо встретить свою смерть. Так же погиб Лоссар. Лауральдо даже не мог проститься с другом, поскольку в сознание не приходил все это время. Все эльдар были отмечены следами жутких истязаний, и Айменель чувствовал себя почти виноватым, за то, что он так еще юн и ему досталось гораздо меньше… Нэндила лишили зрения, что для барда было просто непереносимо, но Нэндил держался и даже ухмылялся иногда в пустоту, точно зрением вторым находил взгляд своих мучителей. Иногда эльфы переговаривались, у кого на это были силы – тихо, охрипшими, сорванными голосами, которые в этой смрадной тишине звучали как музыка. Только король не говорил ни слова. Он прощался со своими друзьями мысленно, почти все время стоял, но не звука не произнес он в этой темнице. Видно, именно за ним следил Саурон неотступно, днем и ночью, слившимися в долгое мучительное ожидание конца. Погиб Менельдур. Финрод и тогда не сказал ни слова, но Айменель знал, что король внутренне горько плакал, только слез не было. Потом погиб Эдрахиль. Это было невыносимо терпеть, но приходилось. Айменель последние несколько часов смотрел на происходящее отрешенно, точно это было обычным делом, видеть, как волк разрывает живых. Но каждый раз сердце обрывалось, болью нестерпимой скручивало все его существо и хотелось кричать, кричать, сколько хватит воздуха и умереть в этом крике. Он держался. Хранил гордое молчание. Не до гордости стало очень скоро. Тварь вновь выползла из дыры. Она заметно отяжелела и уже не бросалась сразу, а обнюхивала жертву, готовилась к броску. Эльфы поднялись, каждый смотрел на чудовище, ожидая своей смерти. Тварь подошла к Кальмегилу. У Айменеля все заледенело внутри, точно его вывернули наизнанку и закопали в ледяной пустыне Хэлькараксэ. - Atar… Lau… Кальмегил посмотрел в глаза волку, потом поднял взгляд на своих друзей. - Прощайте. Для меня было честью сражаться и идти плечом к плечу с вами. Aran, я верю… все еще верю… - они встретились взглядами с Финродом. Король кивнул и опустил глаза. Кальмегил посмотрел на сына и улыбнулся. - Все хорошо, мой мальчик. Это не страшно. Просто помни, помни и верь. Я люблю тебя. Прощай. С его последним словом тварь прыгнула и сомкнула челюсти с омерзительным хрустом. Айменель рванулся в цепях, сдирая в кровь запястья, выворачивая руки, но боли он не чувствовал. Другая боль – боль потери пронзила сердце ледяным копьем и разорвала на части. - Atar! Lau!!! Нет, не-е-т!!! Папа… Папочка, пожалуйста… Нет… Слезы покатились по лицу. Сквозь их пелену он увидел, как Кальмегил, прижатый к стене волчицей медленно сполз и повис. Жизнь ушла из него, когда зубы варга добрались до сердца. Крик долго звенел под душным сводом подземелья… - Малыш, отпусти его, вы скоро встретитесь. Мы все там будем…- кажется, Нэндил… Ясность сознания вернулась спустя несколько часов. Теперь все было все равно. Он хотел умереть. Он хотел отправиться вслед за отцом и ждал, когда волчица выйдет снова. Она не появлялась. Зато произошло кое-что другое, необычное и непривычное за последнее время – заскрипела открывающаяся дверь. Саурон шагнул в проем и растворился в черноте. Ему, майя, не нужен был свет - даже на такой опасной, узкой и скользкой лестнице.
- Финрод! -
крикнул орочий десятник. - Эй, голуг! Тебя еще не сожрали? Смотри,
кого я привел! Твой самый верный пес пришел к тебе на выручку - может, я еще
услышу, как вы вместе воете.
- Вот так-то, -
продолжал орк. - Надеяться тебе, эльф, больше не на кого, поэтому давай,
открывай пасть и говори. Не жди, пока зубы вцепятся в задницу.
Это был Аэглос.
- Финарато, - сказал майя. - Ты его ждал? Ну вот, он здесь. И надеяться тебе больше не на что. Во сколько тебе уже встало твое упрямство? - Саурон огляделся. - Пятеро. Пятеро уже мертвы. Берен по дороге сюда положил еще сотню людей и эльфов.
«Полторы
сотни», - подумал горец.
- Я тебе не
верю, - Саурон даже не обернулся.
Обостренное
заклинанием зрение Берена скоро проникло через ее пелену. Он увидел мертвых,
он увидел живых - и в горле забились рыдания. Чтобы выгнать их, он большими
вдохами глотал холодный спертый воздух.
Значит, вот, что
это было – тот холод, то чувство… Руско мертв, а они даже не простились…
Айменеля била
дрожь, но он держался. Он боялся этого, нестерпимо боялся, но хотел.
За Вильварином
погиб Лауральдо - так и не придя в сознание. Берен завидовал ему. Потом пришел черед Нэндила. Берен провалился в черную дыру памяти, не реагируя на окружающее и не отзываясь. Он очнулся от голоса.
- Айменель! Не
делай так, не нужно!
Айменель знал, что
следующим станет он. Не король, не человек, а он - последний из ненужных
Саурону эльфов, служивших пыткой друг для друга, ибо смерть каждого была во
сто крат страшнее любых побоев и истязаний. И осознание пришло внезапно
легким ветерком. «Я все равно умру – но пусть не так. Пусть они не видят,
пусть Он не тешится моим криком. Я сам…»
- Прощай, - тихо
сказал горец. Айменел всхлипнул и - было видно - заколебался. Слова короля вселяли надежду. Яркой искоркой в сознании вспыхнул образ матери – она жива, она ждет его… каково ей будет узнать о смерти сына и мужа? И стало по настоящему страшно. Так страшно, что силы сами уходили из тела, как вода просачивается сквозь пальцы.
Берен не смог
удержать стона.
Золотая пелена вокруг. Нет ни стен, ни цепей… Вдали смутно угадываются очертания – высокие башни в закатном свете… Нарготронд? Нет… Тирион. Дальше, дальше, легким дуновением, ярким всполохом… Темнеет, туман, серебристая мгла вокруг. И лицо – такое родное и печальное… она похожа на маму… - Госпожа Ниэнна? - Просто Ниэнна, мальчик мой. Не в свой час пришел ты сюда, но теперь следуй за мной – я провожу тебя. - Я… прости меня, Высокая, я не смог, не выдержал… - За что простить? Тинвель, я лишь скорблю о том, что ты покинул живой мир так рано, но это твоя судьба, ты ее выбрал. Мне нечего тебе прощать. - А Он… Он простит? - Он любит и прощает всех своих детей. Не бойся, ты не совершил ничего такого, что могло бы быть наказуемо. Всему свой черед. А теперь идем. Вслед за мерцающей хрупкой фигурой по лабиринтам Чертогов. Арка, а за ней… Он не видел, но знал, что за ней то место, где его душа будет пребывать в покое до возрождения. Теперь только войти… - Высокая, я могу спросить?.. - Да, Тинвель, конечно. - Руско… Гили, мой друг, таргелионский мальчик, он… - Он был здесь. Айменель заплакал. Тихо, беззвучно. И по лицу Скорбящей текли слезы. - Я знаю, что ты любил его, как брата. Утешься, он найдет свой дом… - Его никто не обидит? Ему при жизни много доставалось… не хотелось бы думать, что здесь ему будет плохо… Я не успел проститься с ним… - С ним все будет хорошо. Пути эрухини расходятся после смерти, и не могу я открыть тебе, куда направился твой друг, но утешься, его никто не обидит. Он помнил о тебе все время. Даже здесь, - голос валы звучал ласково. – Идем, малыш. Серая арка и серый не то свет, не то мгла по ту сторону… И кто-то близкий, родной… Он уже знал, кто. - Малыш… я так надеялся, что все же не скоро увижу тебя здесь…Что ж, прости, что не уберег тебя… Ласковые теплые глаза – раскрыты объятия навстречу сыну. - Папа… мы будем вместе и здесь, как прежде? - Не совсем, как прежде, родной, но будем. Вместе.
Все, выделенное цветом - (с) Ольга Чигиринская, "По ту сторону рассвета"
(с) Эарин Форменель Публикуется с разрешения автора
|